В пенале искрящейся жизни,
Обычный простой карандаш,
Веду свою линию к тризне
Сквозь смятых бумаг ералаш.

Эффектны чернильные ручки,
Фломастеры ярких цветов.
Теряюсь в житейской толкучке –
На вид непригляден, суров,

Я сер, не светящийся маркер,
Не пылок, как броский акрил,
Не Вотермен, точно не Паркер,
Хотя в штриховании мил.

Со стразами перья гламурны,
Богат золотой антураж.
Меня дожидается урна –
Не вечен простой карандаш.

Пытался писать остроумно,
И мной восхищалась пастель.
От страсти, порою безумной,
Дрожала в экстазе постель.

Ломается грифель мой твёрдый,
Осталось немного чертить.
Был раньше ретивый, упёртый,
Способный дружить и любить.

Сейчас похожу на огрызок –
Облуплен, обкусан, худой,
Давно не гожусь для расписок,
Не хвастаюсь прежней длиной.

Точилки забот постарались,
Уменьшили гордый мой рост,
Со снятою стружкой игрались,
Приблизив смиренный погост.

Искал я признанье и славу,
Мечтал, чтоб не стёрся мой след.
Но время по злобному нраву
Орудует ластиком бед.

Как я рисовать ни старался,
За мною лишь девственный лист.
Обидно, смешно просчитался
Графитовый идеалист.